Неточные совпадения
— В докладе моем «О соблазнах мнимого знания» я указал, что фантастические, невообразимые числа математиков — ирреальны, не способны дать физически ясного представления о
вселенной, о нашей, земной, природе, и о
жизни плоти человечий, что математика есть метафизика двадцатого столетия и эта наука влечется к схоластике средневековья, когда диавол чувствовался физически и считали количество чертей на конце иглы.
— Люди почувствуют себя братьями только тогда, когда поймут трагизм своего бытия в космосе, почувствуют ужас одиночества своего во
вселенной, соприкоснутся прутьям железной клетки неразрешимых тайн
жизни,
жизни, из которой один есть выход — в смерть.
— Вот ради спокоя и благоденствия
жизни этих держателей денег, торговцев деньгами вы хотите, чтоб я залез куда-то в космос, в нутро
вселенной, к чертовой матери…
И если вспомнить, что все это совершается на маленькой планете, затерянной в безграничии
вселенной, среди тысяч грандиозных созвездий, среди миллионов планет, в сравнении с которыми земля, быть может, единственная пылинка, где родился и живет человек, существо, которому отведено только пять-шесть десятков лет
жизни…
— Да, — забывая о человеке Достоевского, о наиболее свободном человеке, которого осмелилась изобразить литература, — сказал литератор, покачивая красивой головой. — Но следует идти дальше Достоевского — к последней свободе, к той, которую дает только ощущение трагизма
жизни… Что значит одиночество в Москве сравнительно с одиночеством во
вселенной? В пустоте, где только вещество и нет бога?
Я люблю, как Леонтий любит свою жену, простодушной, чистой, почти пастушеской любовью, люблю сосредоточенной страстью, как этот серьезный Савелий, люблю, как Викентьев, со всей веселостью и резвостью
жизни, люблю, как любит, может быть, Тушин, удивляясь и поклоняясь втайне, и люблю, как любит бабушка свою Веру, — и, наконец, еще как никто не любит, люблю такою любовью, которая дана творцом и которая, как океан, омывает
вселенную…»
Итак, принимаю Бога, и не только с охотой, но, мало того, принимаю и премудрость его, и цель его, нам совершенно уж неизвестные, верую в порядок, в смысл
жизни, верую в вечную гармонию, в которой мы будто бы все сольемся, верую в Слово, к которому стремится
вселенная и которое само «бе к Богу» и которое есть само Бог, ну и прочее и прочее, и так далее в бесконечность.
И вот вся ее
жизнь обведена и отгорожена от
вселенной какой-то причудливой, слепой и глухой стеною.
— Ага: равномерно, повсюду! Вот тут она самая и есть — энтропия, психологическая энтропия. Тебе, математику, — разве не ясно, что только разности — разности — температур, только тепловые контрасты — только в них
жизнь. А если всюду, по всей
вселенной, одинаково теплые — или одинаково прохладные тела… Их надо столкнуть — чтобы огонь, взрыв, геенна. И мы — столкнем.
В этом мире небо кажется чище, природа роскошнее; разделять
жизнь и время на два разделения — присутствие и отсутствие, на два времени года — весну и зиму; первому соответствует весна, зима второму, — потому что, как бы ни были прекрасны цветы и чиста лазурь неба, но в отсутствии вся прелесть того и другого помрачается; в целом мире видеть только одно существо и в этом существе заключать
вселенную…
Но теперь он любит. Любит! — какое громадное, гордое, страшное, сладостное слово. Вот вся
вселенная, как бесконечно большой глобус, и от него отрезан крошечный сегмент, ну, с дом величиной. Этот жалкий отрезок и есть прежняя
жизнь Александрова, неинтересная и тупая. «Но теперь начинается новая
жизнь в бесконечности времени и пространства, вся наполненная славой, блеском, властью, подвигами, и все это вместе с моей горячей любовью я кладу к твоим ногам, о возлюбленная, о царица души моей».
Для нее, если она любит, любовь заключает весь смысл
жизни — всю
вселенную!
Отец духов, творец
вселенной,
И
жизнь и смерть в твоих руках.
Масоны поклоняются всемогущему строителю и содержителю
вселенной и утверждают, что из него исходит всякая телесная, умственная и нравственная
жизнь, не делая при этом никакого определенного представления о сверхчувственном.
Безобразный нищий всё еще стоял в дверях, сложа руки, нем и недвижим — на его ресницах блеснула слеза: может быть первая слеза — и слеза отчаяния!.. Такие слезы истощают душу, отнимают несколько лет
жизни, могут потопить в одну минуту миллион сладких надежд! они для одного человека — что был Наполеон для
вселенной: в десять лет он подвинул нас целым веком вперед.
Ему казалось не больше 28 лет; на лице его постоянно отражалась насмешка, горькая, бесконечная; волшебный круг, заключавший
вселенную; его душа еще не жила по-настоящему, но собирала все свои силы, чтобы переполнить
жизнь и прежде времени вырваться в вечность; — нищий стоял сложа руки и рассматривал дьявола, изображенного поблекшими красками на св. вратах, и внутренно сожалел об нем; он думал: если б я был чорт, то не мучил бы людей, а презирал бы их; стоят ли они, чтоб их соблазнял изгнанник рая, соперник бога!.. другое дело человек; чтоб кончить презрением, он должен начать с ненависти!
Под тот же звон часов, отделенный от Сергея и Муси несколькими пустыми камерами, но одинокий столь тяжко, как если бы во всей
вселенной существовал он один, в ужасе и тоске оканчивал свою
жизнь несчастный Василий Каширин.
Нина. Я одинока. Раз в сто лет я открываю уста, чтобы говорить, и мой голос звучит в этой пустоте уныло, и никто не слышит… И вы, бледные огни, не слышите меня… Под утро вас рождает гнилое болото, и вы блуждаете до зари, но без мысли, без воли, без трепетания
жизни. Боясь, чтобы в вас не возникла
жизнь, отец вечной материи, дьявол, каждое мгновение в вас, как в камнях и в воде, производит обмен атомов, и вы меняетесь непрерывно. Во
вселенной остается постоянным и неизменным один лишь дух.
Времена усложняются. С каждым годом борьба с
жизнью делается труднее для эмпириков и невежд. Но Митрофаны не унывают. Они продолжают думать, что карьера их только что началась и что
вселенная есть не что иное, как выморочное пространство, которое им еще долго придется наполнять своими подвигами. Каким образом могли зародиться все эти смелые надежды? где их отправный пункт? Увы! уследить за этим не только трудно, но даже совсем невозможно.
Она не говорит: «Допусти то и то, а я тебе дам истину, спрятанную у меня, ты можешь получить ее, рабски повинуясь»; в отношении к лицу она только направляет внутренний процесс развития, прививает индивидуальности совершённое родом, приобщает ее к современности; она сама есть процесс углубления в себя природы и развитие полного сознания космоса о себе; ею
вселенная приходит в себя после борений материального бытия,
жизни, погруженной в непосредственность.
На земле жилось нелегко, и поэтому я очень любил небо. Бывало, летом, ночами, я уходил в поле, ложился на землю вверх лицом, и казалось мне, что от каждой звезды до меня — до сердца моего — спускается золотой луч, связанный множеством их со
вселенной, я плаваю вместе с землей между звезд, как между струн огромной арфы, а тихий шум ночной
жизни земли пел для меня песню о великом счастье жить. Эти благотворные часы слияния души с миром чудесно очищали сердце от злых впечатлений будничного бытия.
Он видел, как все, начиная с детских, неясных грез его, все мысли и мечты его, все, что он выжил жизнию, все, что вычитал в книгах, все, об чем уже и забыл давно, все одушевлялось, все складывалось, воплощалось, вставало перед ним в колоссальных формах и образах, ходило, роилось кругом него; видел, как раскидывались перед ним волшебные, роскошные сады, как слагались и разрушались в глазах его целые города, как целые кладбища высылали ему своих мертвецов, которые начинали жить сызнова, как приходили, рождались и отживали в глазах его целые племена и народы, как воплощалась, наконец, теперь, вокруг болезненного одра его, каждая мысль его, каждая бесплотная греза, воплощалась почти в миг зарождения; как, наконец, он мыслил не бесплотными идеями, а целыми мирами, целыми созданиями, как он носился, подобно пылинке, во всем этом бесконечном, странном, невыходимом мире и как вся эта
жизнь, своею мятежною независимостью, давит, гнетет его и преследует его вечной, бесконечной иронией; он слышал, как он умирает, разрушается в пыль и прах, без воскресения, на веки веков; он хотел бежать, но не было угла во всей
вселенной, чтоб укрыть его.
Жизнь тела нашего мы поймем только тогда, когда изучим всё то, что нужно ему; а для этого необходимо изучить всю
вселенную.
Но знание их было глубже и высшее, чем у нашей науки; ибо наука наша ищет объяснить, что такое
жизнь, сама стремится сознать ее, чтоб научить других жить; они же и без науки знали, как им жить…» «У них не, было веры, зато было твердое знание, что, когда восполнится их земная радость до пределов природы земной, тогда наступит для них, и для живущих и для умерших, еще большее расширение соприкосновения с целым
вселенной» (Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч. Л., 1983.
Что вы знаете или мните о природе вещей, лежит далеко в стороне от области религии: воспринимать в нашу
жизнь и вдохновляться в этих воздействиях (
вселенной) и в том, что они пробуждают в нас, всем единичным не обособленно, а в связи с целым, всем ограниченным не в его противоположности иному, а как символом бесконечного — вот что есть религия; а что хочет выйти за эти пределы и, напр., глубже проникнуть в природу и субстанцию вещей, есть уже не религия, а некоторым образом стремится быть наукой…
В
жизни мрачной и презренной
Был он долго погружен,
Долго все концы
вселеннойОсквернял развратом он — и т. д.
Между тем, вчера он недоумевал, как можно ставить
жизни вопросы об ее смысле и ценности;
вселенная говорила ему. «
жизнь и блеск!» Сегодня же она, сама в себе нисколько не изменившаяся, говорит ему: «погребение!» И напрасны попытки силою представления и воспоминания удержаться при вчерашнем жизнеотношении; то, что вчера было полно покоряющей душу убедительности, сегодня превратилось в мертвые слова, брезгливо отвергаемые душою.
Только помутнение вашего ума мешает вам почувствовать вашу неотрывную связь с страдающею
вселенною и несвержимое владычество страдания в
жизни» (Шопенгауэр).
В этой иллюзии держит человека Аполлон. Он — бог «обманчивого» реального мира. Околдованный чарами солнечного бога, человек видит в
жизни радость, гармонию, красоту, не чувствует окружающих бездн и ужасов. Страдание индивидуума Аполлон побеждает светозарным прославлением вечности явления. Скорбь вылыгается из черт природы. Охваченный аполлоновскою иллюзией, человек слеп к скорби и страданию
вселенной.
— Есть во
вселенной одна стихия, примиряющая несколько человека с его
жизнью. Эта стихия, говорят, создана дьяволом, но…пусть так! Она снимает с души моей шипы…на время, разумеется. Эта стихия — в моей бутылке…Выпей, Илька! Сделай один глоток! Это хорошая водка…
„Так, так! — думал он словами и слышал их в голове. — Мать-природа ведет все твари, каждую к своему пределу… где схватка за
жизнь, где влюбление, а исход один… Все во всем исчезает, и опять из невидимых семян ползет злак, и родится человек, и душа трепещет перед чудом
вселенной!..“
— Видели, господа, звезды какие? Ехал, — все время глаз не сводил. Люблю на звезды смотреть, — сколько
жизни запасено во
вселенной! Мы умрем, все умрут, земля разобьется вдребезги, а
жизнь все останется. Весело подумать!
Разрушение всякого иерархизма в государстве, в обществе, в культуре, в
жизни религиозной есть возвращение к первоначальному хаотическому состоянию, оно разрушает человека, который есть высший иерархический чин во
вселенной, и отдает человека во власть низших хаотических стихий, которые претендуют на равенство с человеком.